Маэглин окинул беглым взглядом новую камеру, куда его привели. Вид цепей, свисавших с потолка, плетей, колес, щипцов и жаровни, а самое главное, огромного стола посередине, был более чем красноречив. От мыслей о том, для чего приспособлено каждое из этих орудий, его чуть было не вырвало вновь.
"Зачем меня привели сюда? – в панике подумал он. – Будут допрашивать? С чего они решили, что я могу что-то знать?.. Или сюда приводят каждого, кто только имел несчастье оказаться в Ангбанде?" 
Леденящий душу страх, испытанный при виде пыточной, словно бы парализовал его. Эльф почти не сопротивлялся, когда его, на ходу скинув рубашку, подтащили к столу, кинули на него лицом вверх и накрепко приковали. Маэглин часто дышал. Сердце его билось отчаянно быстро. Он старался предугадать, что у него станут спрашивать, какие зададут вопросы, и сможет ли он дать на них хоть мало-мальски правдоподобные ответы.
- Что, нового отловили? Кто-то из этих придет?
Повернув голову, Маэглин увидел стоявшего рядом немолодого адана, глядевшего на него с явным равнодушием, и как будто бы даже со скукой…  "Странный взгляд. Странный и пугающий…" Так с немилосердной ясностью стало понятно, что перед ним палач.

При виде ножа, поднесенного к самым его глазам, Маэглин инстинктивно дернул голову в сторону. В первое мгновение ему показалось, будто адан собирается ослепить его. И вдруг эльда одолело странное чувство – помесь страха и всепоглощающей, дикой ярости. Ощущение того, что он беспомощен, связан, всецело отдан на милость этому жуткому незнакомцу, обрушилось на него внезапно, словно пощечина, и на короткие мгновения полностью овладело его сознанием, пробуждая в сердце жгучую ненависть ко всему происходящему, и к своему палачу. 
Казалось, эльф даже не услышал вопроса, заданного ему человеком. Тело его напряглось, гул в голове, сделавшись невыносимым, почти заглушил все внешние звуки. Маэглин неистово забился в цепях, пробуя освободиться, убежать, сделать хоть что-нибудь, лишь бы избежать одного – унизительной покорности своей судьбе; покорности врагам.

Отредактировано Маэглин (2011-09-09 13:37:44)

- И что, уже в штаны наделал, мальчишка? А я ведь даже не начал еще.
Эти слова долетели до его слуха, словно бы из другого мира, и вызвали новую волну злобы.
- Мальчишка?.. – грубо процедил Маэглин сквозь зубы. – Мне больше ста пятидесяти лет, тварь…
Однако в целом, боль, внезапно нахлынувшая на него - новая, острая, жестокая, помогла эльфу взять себя в руки, привела в чувства, словно окатила ледяной водой, дала осознать в полной мере, что его попытки освободиться не приведут ни к чему. "Они все равно сильнее тебя, - вдруг совершенно ясно сказал Маэглин себе, - что бы ты ни делал, как бы ни пытался спастись, они будут продолжать терзать тебя. Спрячь-ка свою ненависть подальше – ты этим только доставишь им удовольствие. Лучше… постарайся перехитрить, обыграть их – пусть думают, что они способны испугать тебя, угрожая болью, ты будешь говорить то, что они хотят от тебя услышать… только… только бы не проговориться!.."
По-прежнему ощущая мелкую дрожь во всем теле, юный эльда, наконец, перестал дергаться, и обессилено повернул голову, отыскав глазами равнодушно-скучающий взгляд адана. 
- Что вы… что вы хотите от меня?.. – хрипло проговорил он.

Лезвие ножа вновь скользнуло по коже – Маэглин вздрогнул и с силой стиснул зубы. Он отлично сознавал, что эта боль – только начало, что нужно постараться, насколько возможно, привыкнуть к ней, чтобы иметь возможность продержаться как можно дольше…
- Имя. Откуда ты. 
- Из Нан-Эльмота, - процедил он. – Меня зовут Ломион.
Ему хотелось бы соврать. Однако эльда был слишком измучен, слишком испуган, чтобы придумать что-либо правдоподобное, и боялся выдать себя, если вдруг сам запутается в собственных словах. Оставалось говорить правду, но лишь ту правду, которая ни коим образом не касается Гондолина. Впрочем, к своему облегчению, Маэглин сильно сомневался, что в Ангбанде известно его квеннийские имя, используемое разве что матерью - очень давно, да еще Турукано.
При воспоминании о родных глаза против воли вновь заблестели слезами. Мама… скорее всего, он скоро увидит ее в Мандосе. Ведь если враги узнают, кто он и откуда, это будет все равно что приговор для него. Открыть тайну белого города, предать короля, который заменил ему отца, поставить под угрозу его жизнь, и жизнь Идриль… нет, он скорее умрет.

Лезвие ножа по-прежнему гуляло по телу эльфа, оставляя кровавые борозды. Маэглин тяжело и часто дышал, стараясь удержаться от крика, не доставить палачу удовольствия…
- Ты из синдар? Что-то не похож...
- Я – нолдо!
Возглас сорвался помимо воли, и в следующее мгновение юноша уже клял себя за несдержанность. Неужели его ненависть к собственному синдарскому происхождению имела столько огромное значение даже теперь?
- Ты, наверное, не понял еще. Тут не принято врать. И рано или поздно это понимают все. Вопрос в том, насколько вовремя они понимают это. Некоторым хватает малого... а кое с кем приходится поработать. Тебе решать, насколько целым ты уйдешь отсюда.
На долю секунды сознанием вновь овладела паника. "Человек что-то заподозрил… с чего? Почему он так уверен, что я говорю неправду? В чем моя ошибка?.."
- Итак... ты из Нан-Эльмота. Что же тогда делал в горах, где тебя поймали? Сдается мне, что ты мне не все сказал. Допустим, ты родом оттуда. Поверю... пока. Тогда следующий вопрос - где ты живешь сейчас? Или откуда и куда шел?
- Вы правы, - поспешно заговорил эльда, - я много лет не живу в Нан-Эльмоте… с тех пор, как умерли родители… я… много путешествую… по Белерианду… В горах я искал руду. Мне часто говорили… о рудных залежах… в этих краях…
Дышать становилось все труднее, крик боли рвался наружу…

- И кто же были твои родители?
- Зачем вам.. знать это?
Нож снова впился глубоко. В очередной раз Маэглин судорожно сглотнул воздух. Кажется, его тело начинало привыкать к боли… Сердце больше не вздрагивало при каждом повороте ножа, каждом прикосновении холодной стали к обнаженной коже. Лишь дыхание оставалось частым, напряженным, затрудняя речь.
- Руду искал? И как бы ты стал ее добывать... Ты кузнец? Искал там, где живут другие эльфы, даже не спросив их?
- Да, я… я занимаюсь изготовлением стали и… и еще кую оружие… Другие?.. мне никогда не встречались… эльдар… в этих местах… горы пустынны…
Изо всех сил юноша старался совладать со своим волнением, чтобы не дать палачу непреднамеренной подсказки, когда он говорит правду, а когда – нет.

Лезвие ножа скользнуло на руку, и в следующее мгновение страшно ужалило, впившись чуть не в самую кость. Маэглин резко вздрогнул. На сей раз ему не удалось подавить крика. Впрочем, крик вышел коротким и глухим, словно эльда всего лишь выпустил воздух из легких.
- Считай, что это просто вое любопытство. Ты еще не понял, что вопросы здесь задаешь не ты? 
Вместо ответа юноша лишь отвернулся, сухо сглотнув. Выдержка изменила ему, гордость взяла верх. Подчиняясь боли, он мог лгать, хитрить, изворачиваться, словно провинившийся раб, унижаться перед тем, кто сильнее, питая слабую надежду на избавление. Однако в том, что касалось его прошлого, его родителей, он не хотел и не мог играть в подобные игры. Выворачивать наизнанку собственную душу, обнажая перед палачом самое сокровенное из одного только страха – так низко он еще не пал.
- Хорошо, что куешь... А откуда же ты тогда узнал о том, что там много руды? Раз тебе говорили... Неужели они так просто бросили хорошие месторождения специально для тебя?
- Я знаю… где следует искать руду… - со злобой и усталостью прошипел эльда, не поворачивая головы. – Я занимаюсь… этим.. не один десяток… лет… Те, кто указал мне на эти места… они знают… точно так же… но попросту не решились идти туда… а я решился.

Маэглин вздрогнул, почувствовав несколько горячих капель собственной крови на своем лице. И в следующий миг нож остановился на его щеке, медленно чертя полосу.
- Молчишь? А у тебя есть любимая?.. Или жена?.. Надеюсь, что есть... Что ты успел с ней... наиграться. А то есть у меня мысль - отрезать тебе нос... уши... язык. Изуродовать тебя так, что все отворачмваться будут, даже орки. И выбросить тебя куда-нибудь. Понравится тебе, что все будут при виде тебя отвращение испытывать, и жалость с оттенком презрения, как к убогому. И руки... Отрезать пальцы, например. Как ты тогда работать будешь, кузнец? И не сразу, по кусочкам, чтобы продлить подольше твои... впечатления.
Слова палача не напугали эльфа, однако напротив, как бы то ни казалось странным, добавили ему уверенности. "Да, у меня есть любимая, урод, да такая, что ты своим куцым умишком мясника и вообразить себе не сможешь. И ради нее я буду молчать. Ради нее… я готов сам отрезать себе руки и ноги, отрезать язык и выколоть глаза – сделаться слепым, бессловесным и немощным… Я сделаю это с радостью, тварь! Лишь бы она была жива и радостна, как и прежде. Лишь бы с нею ничего не случилось…"
Подумав об этом, юный эльда вскинул все еще тяжелую голову и улыбнулся – непринужденно, даже надменно, глядя в глаза адану.
- А разве у меня есть выбор? – проговорил он, стараясь только, чтобы голос его звучал ровно. – Разве, ты не волен сделать со мной все, что захочешь, независимо от того, что я делаю и говорю… Разве, даже если бы я рассказал все, что знаю; все, что ты хочешь услышать от меня… разве тогда я мог бы надеяться, что останусь жив, что мне вернут свободу? Я в этом сомневаюсь… Значит, мне не следует бояться тебя. Покорность страху – это всего лишь отсрочка неизбежного…
- И чего же они в тех горах испугались?
Маэглин усмехнулся.
- И ты еще спрашиваешь у меня? Теперь, когда Враг наложил свою руку на все окрестные земли, когда вместо Ард-Гален – выжженная пустыня, а вместо Дортониона – ночная чащоба. Там больше нет эльфийских поселений. Мало кто из эльдар бывают в этих горах. 

- Ты прав. Я могу сделать с тобой все, что захочу. Но выбор у меня есть. Ты думаешь, я тут ради удовольствия нахожусь? Моя задача - заставить тебя говорить, вот и все. А как только я этого добьюсь - твоя судьба меня интересовать уже не будет. А вот бояться меня как раз следует.
- Зря стараешься…
Совершенно расхрабрившись, Ломион перестал замечать собственную дерзость. Он не знал толком, для кого говорил все это, кого пытался убедить в собственной несгибаемости – адана, или же себя самого. Однако эти слова странным образом вливали силы в его душу, заставляя верить, истинно верить, что он не боится страданий.
- Хорошая ткань... и узор тонкий... значит, простой рудокоп? Ну вот почему я тебе не верю? А еще я видел твой меч. И он тоже не показался мне мечом обычного эльфа. Так что... кто ты такой на самом деле?
Улыбка пленника сделалась еще шире, еще самоувереннее. Он промолвил:
- Рубашка и меч – это все? Все твои подозрения – только это? Этот меч выковал мой отец из куска железа, который упал с небес. В простой кузне на опушке леса. Неужели ты считаешь, что хороший кузнец не способен сделать себе достойного оружия?   
На миг ему показалось, что мучения окончились. Холодное лезвие больше не лизало его лицо, оставляя кровавые следы. С трудом веря в избавление – пускай, по видимости, и краткое – Маэглин расслабил мышцы, прикрыл глаза, давая отдых своему телу. В эти краткие мгновения он не слышал – не позволял себе услышать ни звука железа, ни жадного шипения жаровни; не чувствовал крови, текущей из ран, или своих цепей… казалось, все это ушло и более не касалось его сознания.
И вдруг… поначалу юноша даже не успел понять, что случилось, отчего его ноздри теперь обоняли запах паленой плоти. Он слышал дикий, бессвязный крик, не разбирая, что это кричит он сам. В долю секунды его накрыла такая боль, что он, начисто отделенный ею от внешнего мира, потерял какую-либо связь с реальностью.

- Ты зря так думаешь... Хотя и не ты первый. Только вот знаешь, ты что-то не похож на того, кто будет терпеть любые пытки из гордости. Или ты такой же упрямый, как эти заморские князьки? Они вон сколько лет тут молчали. И что - помогло это им? Так и сгниют здесь.
Услышав это, Маэглин вдруг резко дернулся вверх, словно порываясь сесть. Взгляд его против воли зажегся неистовым любопытством и одновременно каким-то глухим, пространным ужасом.
"Финрод!"
Живо вспомнилась последняя встреча с дядей, его беседа с посланником Короля Мира; вспомнилось и то, насколько остро он ощутил жалость к лорду Фелагунду, проведшему в Железной Твердыне долгие годы, в полнейшем забвении, без надежды, даже малой… Теперь, похоже, ему, сыну Арэдэли, предстояло то же самое, если только его и впрямь не разрежут на куски и не выбросят отсюда, едва живого.
"Государь Финрод… похоже, он действительно здесь. А кто с ним, интересно? Должно быть, кто-то из верных. Или из его родни…"   
А что, если попробовать послать осанвэ? Конечно, Маэглин сомневался, что в этих стенах кто-то из эльфов его услышит, и все же, они находились ближе, чем Турукано…
Но в следующий миг новая волна боли заставила его позабыть обо всем. На сей раз боль оказалась не острой и не всепоглощающе-жгучей, как раньше. Боль жалила, словно оса, каждую полосу пореза или ожога, медленно, основательно, непереносимо. Эльда тихо застонал, вновь напрягая уже уставшие от бессмысленной борьбы с цепями руки и ноги. Он сразу понял, что в воде, которую вылил на него палач, содержалась соль, и, видимо, немало…
- Подозрения? В чем? Что ты мне врешь? Да я знаю это. Или ты думал, что я поверю? Так у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы научится обманывать. Слишком уж ты чистенький для того, кто все время бродил по Эндорэ. Так кто ты? 
- Я уже сказал свое имя… откуда я и чем занимаюсь… - сквозь стон произнес юноша. – Что еще от меня нужно?

Отредактировано Маэглин (2011-09-12 14:11:17)

- Что ты так на меня смотришь, думаешь, я тебе врать буду? Или гадаешь, о ком я? Да, не один из них тут побывал до тебя.
Догадка Маэглина подтверждалась. Нолдорские владыки были здесь… Фингон, Финрод… кто-то еще из их близких. Вот так же лежали на этом столе, не помня себя от страданий. Юноша почувствовал, как у него сжимается сердце – от страха и от недобрых предчувствий. Что теперь стало с каждым из них? Где они?
- Родители. Имена, кто они, чем занимаются.
Нет, Ломион твердо решил всеми способами, пока это еще было возможно, избегать подобной темы.
- Я же сказал, они давно умерли, - проговорил он – на этот раз сухо, даже хрипло, стараясь отдышаться. Боль едва успела отступить, оставив в ранах какой-то горячий след, который не исчезнет, по-видимому, еще долго… – Зачем тебе или еще кому-то знать о них?
Где-то рядом вновь коротко звякнуло железо. В следующий момент человек крепко ухватил эльда за руку.
- Думаю, тебе не слишком нужны будут пальцы здесь, да, кузнец?
Маэглин не успел испугаться прежде, чем его слуха достиг глухой треск костей – странно, как будто кто-то всего лишь щелкнул пальцами у него над ухом. Рука вспыхнула огнем новой боли – настолько сильной, что эльф взвыл и затрясся, словно от холода. Перед глазами поплыло. Гул в голове вновь усилился. Словно спасительный поток подхватил его сознание, унося далеко от этой страшной камеры и от его мучителей…

Отредактировано Маэглин (2011-09-12 18:32:35)

Нет, Маэглин не лишился чувств до конца. Какая-то часть его сознания, кажется, продолжала чувствовать боль и слышать чужие грубые голоса. Это состояние было похоже на то, как будто бы его фэа уже отделилась от тела, однако, еще находилась поблизости, воспринимая звуки и ощущения, которые, впрочем, уже мало ее заботили. Почувствовав свободу, она устремилась далеко, к свету; туда, где в покое, среди золота и белого камня стоят два драгоценных древа.
Когда-то мать рассказывала Ломиону, что Глингал и Белтил есть подобие других, живых Древ, цветших некогда за Морем. Она говорила, что солнце и луна - лишь плоды тех, аманских светоносных деревьев, и ему, юному эльда, казалось невозможным вообразить себе всю глубину и прелесть их изначального света.
Теперь ему казалось, он его видит – мерцание золотых и серебряных лучей в час Смешения, когда, если верить рассказам Арэдэль (а ее сын им безгранично верил), этот свет особенно прекрасен. И среди этого волшебства – эльдэ с волосами, подобными сиянию Лаурелин, тонкая и легкая, словно струйка воздуха, со спокойным и веселым взглядом голубых глаз. Эпицентр всего существующего – и Гондолина, и всей Арды. 
Ослепленный, очарованный, он на миг позабыл обо всем, наблюдая за нею, словно купающейся в смешанных лучах двух светил, двух Древ, как будто она была одной из Стихий, великих Валар, о красоте и могуществе которых Маэглин лишь догадывался. Он попытался позвать ее – она не услышала. Он крикнул громче:
- Итарилдэ!
Она не могла его услышать...
"Не бойся, - с улыбкой обратился он к ней в своих мыслях, как бы ограждая ладонями облако ее света, чтобы никто не мог ее потревожить, - не бойся, любимая… моя принцесса, моя сестра. Не бойся ничего. Я не позволю никому тебя обидеть... я все вытерплю, Итарилдэ, все, только бы ты была в порядке… только бы никто не тронул тебя…"   
… Горло обожгло какой-то горькой и противной жидкостью. Потом… кажется, кто-то с силой хлестнул по лицу.
- Ну, просыпайся давай!
Ломион закашлялся, медленно приходя в себя, продолжая чуть слышно шептать:
- Итарилдэ… ничего не бойся… моя любимая… моя принцесса.. я все вытерплю... только бы тебя никто не тронул…

Реальность медленно возвращалась. А с нею лязг железа, тяжесть оков, гнусавые голоса орков, их громкие смешки… беспомощность и страх. Боль в руке отдавалась судорогами во всем теле. Во рту по-прежнему стоял горячий и горький привкус какого-то отвратительного питья, которое, по-видимому, в него влили, чтобы заставить пробудиться…
- Вот как, мальчик любит девочку... Интересно. Похоже, наши олухи выловили неплохую рыбку. Жирненькую. – слышал он все четче говор у себя над ухом.
Сердце словно сдавили ледяной рукой. Что он успел сказать? Когда? Что произошло?.. Как теперь быть?
- Ну же! Что ты как девица малахольная!
Еще несколько ударов по лицу – и Маэглин слабо открыл глаза, окинул все еще затуманенным взором склонившегося над ним адана, словно видел его впервые... Секунду спустя кто-то из орков выбежал вон. Двери за ним глухо сомкнулись, с силой ударив по нервам. Эльда скорее догадался, чем услышал, куда и зачем рванулась эта тварь.
- Ну что, мальчишка, кто ты такой? Говори давай, пока тебя не начали допрашивать по-настоящему.
- Я уже все сказал тебе… - тихо проговорил юноша, ясно сознавая в своем голосе пустоту и обреченность. – Больше мне сказать нечего.