Ломион не знал, сколько прошло времени прежде, чем он очнулся. Кругом было темно - хоть выколи глаз, и пахло сыростью. Единственное, что эльда определил сразу – это то, что он лежит на каменном полу, от которого исходит противный леденящий холод. Где-то недалеко капала вода. Стены камеры подхватывали этот единственный звук, а потом словно отбрасывали одна к другой, многократно его усиливая. 
От удара по голове Маэглина до сих пор штормило, в глазах двоилось, поэтому, даже привыкнув к темноте, ему стоило немалых усилий, чтобы оглядеться. Кажется, его успели раздеть, оставив только нижнюю рубаху и штаны. "Одежду… наверное… орки забрали", - со злостью подумал он, и тут же издал слабый стон, попробовав пошевелиться. В голове его моментально вспыхнула боль, да такой силы, что казалось, будто голова сейчас разлетится. Юноша осторожно приложил руку к затылку, и поморщился. На пальцах осталась кровь.
На руках и на ногах эльфа висели тяжелые цепи – не длиннее двух футов каждая. Это само по себе было унизительно, но когда принц Гондолина почувствовал на своем горле тонкий железный ошейник, по всей видимости, соединенный цепью с кольцом в стене, ему захотелось разрыдаться. Никогда прежде он не испытывал подобного. Правда, однажды его отец грозился посадить сына в кандалы. И даже тогда, хотя Эол своей угрозы так и не исполнил, Маэглину казалось, чем это, лучше уж провалиться сквозь землю.       
Обхватив себя руками за плечи, Маэглин бессильно откинулся к краю стены. Он уже не сдерживал беззвучных рыданий, не переставая проклинать себя за самонадеянность и глупость. Несколько раз он пытался послать дяде ответное осанвэ, но тот из раза в раз не слышал его и не отзывался.
"Конечно, он не отзовется, - наконец с горькой усмешкой сказал себе Ломион, - ты ведь находишься в Ангбанде, дурачье, здесь тебя, вероятно, никто не услышит…"
Время шло. Голова продолжала все также болеть. Тишину нарушало разве что постукивание капель о камень темницы. И Маэглину уже начинало казаться, что он скоро сойдет с ума от этого звука. Но делать было нечего. Оставалось ждать.

Время, отмеряемое лишь ненавистным стуком водяных капель, текло беспощадно медленно. Маэглин не мог отследить его. Не заметил он и того, когда растущая головная боль сделалась вовсе нестерпимой, и к ней прибавился жар. Камера, куда его поместили, была сырой, а пол – слишком холодным. Холод пронизывал не только тело, но, казалось, саму душу, и все мысли, какие еще могли остаться. Дрожа, эльда скорчился у стены, силясь хоть как-то согреть сам себя. Вскоре его лоб сделался горячим, а на щеках вспыхнул болезненный румянец; сознание помутнело до такой степени, что Маэглин перестал понимать, спит он или бодрствует.
Однако, он уже не чувствовал жара. От его взора давно исчезли одинокая глухая промерзлая камера и капание воды. Вместо этого ему виделся Нан-Эльмот. Вместо здешней темени – знакомые сумерки, кажущиеся теперь такими уютными и родными; вместо безжалостного холода – легкая лесная прохлада; вместо каменного пола – собственная детская постель; вместо шуршания крыс, бегающих вокруг, шепот деревьев за окном. И рядом мать – красивая, строгая, любящая, безмерно ласковая. Арэдэль обнимает сына и улыбается.
- Спи, Ломион. Завтра я расскажу тебе о том, как твой дед, доблестный государь Нолофинвэ вошел в Эндорэ вместе с первым восходом солнца, и принес с собою весну.   
Маэглин закрывает глаза. С нею он не боится ничего – он в безопасности. За окном беснуется ветер, но окна закрыты, и злой ветер не может ворваться сюда. Должно быть, отца опять нет дома, если мама позволила себе остаться здесь допоздна, рассказывая эти истории, которые Ломион так любит, и которые Эол не может терпеть…
Вдруг этот полог тепла и любви словно разрывают свет факелов и грубые голоса. Маэглин не может понять, что случилось. Его выдернули из постели, поставили на колени, выкручивая руки.
- Ну что, падаль, готов? Тебя ждут.
- Кто ждет?..
Еще не успев прийти в себя, Маэглин не сопротивлялся, позволяя делать с собой, что угодно.
- Кто вы такие? – продолжал он шептать сквозь сон. – Что вы делаете здесь? И где мама?.. А ну убирайтесь прочь!..

Резкая боль быстро заставила прийти в себя. Когда зрение прояснилось, Маэглин четко увидел вокруг нескольких орков с факелами, гнусно хохочущих над ним. Двое удерживали пленника под руки, еще один наносил удары ногой. Встретившись с ним взглядом, эльда поспешно отвернулся, чтобы не дать ему увидеть собственные слезы злобы и бессилия, блестевшие на глазах. 
- Мамочка твоя, кто же еще! А мы... А мы твои братья и сестры. А ну поднимайся, падаль! Пшел! Мы тебя что, еще и уговаривать должны?
Он ничего не ответил, однако про себя решил, что ему необходимо быть осторожнее. Нельзя упоминать здесь ни о родителях, ни о чем бы то ни было подобном, чтобы не позволить Врагу узнать, кто он такой.
Орки отцепили эльфа от стены и попытались поднять на ноги, но тот шел медленно, запинаясь через шаг. В голове стоял гул. Виски словно бы сдавили щипцами. Каждый звук рядом отдавался новой вспышкой боли. Всякий раз, когда твари кругом него брались громко и долго хохотать, голова и все тело Маэглина сотрясались от новых спазмов. К тому же, передвижение весьма затрудняли кандалы на ногах.
Подняв голову, Ломион вдруг увидел то, что находилось в другом конце его камеры, теперь, при свете факелов он мог легко разглядеть место своего заточения до самого конца (удивительно, прежде оно казалось ему больше). То, что он принимал за капание воды на пол, заставило его согнуться пополам в приступе дурноты. Орки снова загоготали, вызвав еще одну волну боли. Один из них нетерпеливо дернул цепь на ошейнике Маэглина, другой конец которой теперь держал в руках. Двое других, подхватив под локти, уверенно выволокли пленника из камеры и потащили куда-то дальше по коридору.   
---------> Пыточные.